Рада просыпалась задолго до рассвета: ровно в шесть утра ей уже приходилось быть на ногах, чтобы разогреть суставы мягкими вращениями и плавными растяжками. Каждое утро начиналось с десятка упражнений, нацеленных на предупреждение скованности и сохранение гибкости: плечи скользили по кругу, запястья вращались, словно зонтики, а колени сгибались и выпрямлялись в идеально выверенном ритме. Только после этого она позволяла себе войти в лабораторию своей квартиры‑оранжереи, где в ряды аккуратно расставленных пробирок и флаконов с эликсирами принимался лёгкий аромат шалфея и лаванды.
В комнате‑оранжерее царил порядок, достигнутый безупречной точностью: папоротники тянули свои перистые листья к восточному окну, где утренние лучи проникали сквозь тонкую сетку жалюзи; по западной стене в ряд выстроились лианы, аккуратно закреплённые на лесках так, чтобы не мешать друг другу. Каждое растение получало свой график полива: микро‑капли дождя из распыляющего насоса падали строго по таймеру, а встроенные датчики контролировали влажность почвы и уровень света, включая лампы полного спектра в строго определённые часы. Благодаря этому созданный ею климат был идеальным гибридом тропиков и умеренного пояса.
Но главным инструментом Рады оставались не автоматы и датчики, а её чёткие протоколы. Она вела дневник биоритмов каждой культуры: время «пробуждения» семян, скорость роста молодых побегов и изменение запаха эфирного масла при колебаниях температуры. Соседям казалось странным, что в этом цветущем оазисе так легко расслышать тиканье часов, но Рада знала: в науке нет места случайностям. Даже её собственные мысли следовали этой структуре — где бы ни завел её лабиринт пробирок, она всегда успевала вернуться к строгим таблицам записей и завершить день медитацией среди зелёных стеблей, доверяя, что баланс микрокосма в оранжерее поможет сохранить и её собственное внутреннее равновесие.
