Пыльные лампы участковых участков отбрасывали жёлтый свет на затхлый воздух, пропитанный табачным дымом и полуправдой дежурных фраз. «Не знаю» звучало здесь словно смертный приговор для тех, кто отчаянно искал справедливости. Каменные скамьи несут отпечатки бессонных ночей, а кабинки для допросов хранят эхо испуганных вздохов обвиняемых и равнодушных взором своих «защитников». Лишь он — следователь с горящими глазами — продолжал видеть в затянувшихся делах отражение собственных кошмаров: лица невинных, утративших надежду, и призрачную тень убийцы, сложную, как головоломка без решения.
Его единственным проводником в этом лабиринте служили помятый ветхий блокнот и несколько полуразрушенных фотографий, найденных в старом ящике стола. Жёлтые страницы, исписанные небрежными каракулями, хранили обрывки улик: случайные штрихи о местах встреч, даты исчезновений и бледные портреты жертв. На обороте фотографий — едва различимые цифры дома и едва заметная пометка «не доверять». Эти фрагменты манили его в глубины расследования, обещая раскрыть лицо того, чья жестокость не знала милосердия.
Каждое утро он возвращался в участок, словно на арену личного противостояния, где справедливость и страх шли рука об руку. Правда была его единственным оружием, но чтобы её выковать, требовалось время и решимость, которых давно не хватало коллегам. Шаг за шагом он выстраивал цепочку событий: от мрачных подъездов до пустующих складов, где тонули крики в ночи. И когда наконец последняя фотография сложится в единую картину, он готов был встретить преступника не только на бумаге, но и в зеркале своих самых глубоких страхов — потому что там, в темноте, таилась его настоящая мотивация: искупить невинность тех, кто не умеет кричать о помощи.
